С  п  о  р  т  с  м  е  н

                                                                                     Кристиана Айзенберг

  Заниматься спортом сегодня считается престижным и является частью современного образа жизни. Тот, кто молод, здоров и работоспособен или хочет таким казаться, регулярно отправляется в фитнес-центр, бегает трусцой в модном аутфите по городскому парку, и освежается потом так называемыми энергетическими напитками. Однако "спортсменами” или "спортсменками” такие ориентированные равным образом на спорт и на потребление современники в целом все-таки не считаются. Это обозначение в словоупотреблении отводится для других групп лиц: во-первых, для представителей классических спортивных обществ; во-вторых, — и это основная группа —для тех атлетов, которые участвуют в первенствах и получают в награду лавровые венки. Ссылаясь на их дисциплинированный и "аскетический”, полностью сориентированный на тренировки и соревнования образ жизни, массмедиа чествуют их как "спортивные личности” и в воскресных обращениях рекомендуют молодежи брать с них пример.  Но действительно ли самодисциплина и "аскеза” определяют "спортивную личность”? Разумеется, нет, во всяком случае, не только они. Ведь эти определяющие признаки присутствуют также и в трудовой деятельности многих ориентированных на потребление любителей спорта, которые "живут для своей профессии” и даже решительных противников спорта. Аналогичные возражения можно привести и против таких приписываемых спортсмену качеств, как, например, "мужество идти на риск”, "сила воли” и "страстность”, а наивным предположением, что под титулом "спортивной личности” должен скрываться человек, живущий по законам "благородства” ("Fairness”), можно пренебречь с самого начала. Даже успех, означающий способность приманивать удачу и совершать нечто необыкновенное, не является здесь определяющим признаком. Ведь далеко не всякого блестящего победителя общественность признает "личностью”. А большинство участников состязаний попадает в конец, в ранг "далее шли”. Бесплодность попыток напасть на след типа спортсмена, исследуя особенности его личности, признается между тем и представителями психологии спорта — научной дисциплины, занимавшейся этим десятилетиями. Ссылаясь на "общественные обстоятельства” как оказывающие влияние факторы они передали эстафетную палочку систематическим общественным наукам. Но и для них это оказалось слишком сложной задачей. Даже располагая соответствующим инструментарием общественного анализа, они вряд ли смогли бы со своими методами подступиться к типу спортсмена. Причина в том, что спорт не является зеркальным отражением своего общественного окружения, как это любят говорить, а представляет собой организованную по собственным правилам игру, в которой это окружение если и проявляется, то в преломленном виде. Участники спортивных состязаний ориентированы поэтому не только на императивы экономики, политики, социальной структуры и системы престижа, но также и на императивы данной игры, ее внутреннюю динамику.

  Эта статься является попыткой отдать должное многомерности темы, раскрывая ее в исторической перспективе. Спортсмен рассматривается здесь как подверженная влиянию переменчивых, отчасти противоречивых импульсов, и вследствие этого сама постоянно изменяющаяся социальная фигура; что позволяет предположить, что нынешний ее облик является результатом многочисленных метаморфоз. Некоторые из этих метаморфоз, такие, например, как метаморфозы образа, а также реально существующих лиц, освещаются более подробно. Это происходит в меняющихся перспективах. Изложение начинается с "рождения” спортсмена в Англии XVIII-XIX веков и переходит затем, следуя распространению спорта во всем мире, в континентальную Европу, где в конце XIX столетия сформировались некоторые отклоняющиеся от английского "прототипа” особенности. Богатая событиями история короткого XX столетия, со времен Первой мировой войны, когда спортсмен снова приобрел новые особенности и у него появилась пара женского рода — спортсменка, составляет следующий основной момент статьи. Статья заканчивается рассмотрением новых тенденций развития и попыткой заглянуть в — скептически оцениваемое — будущее спортсмена.

    Англия, "родина” спорта

 На исходе раннего Нового времени Англия уже представляла собой передовое общество с выраженной социальной мобильностью. В дворянских семьях титул и состояние наследовал старший сын, так что остальные сыновья были вынуждены обращаться к буржуазным занятиям. Торговые отношения с заокеанскими странами и все более распространяющееся денежное хозяйство внутри страны довершили дело разрушения унаследованных от предков сословных структур. Таким образом, социальный статус индивидуума больше не мог обеспечиваться сохранением социальной дистанции, а должен был снова и снова подтверждаться посредством "conspicuous consumption” ("показное потребление” —Торстен Веблен). На этом фоне следует рассматривать ситуацию, когда богатые джентльмены (gentlemen) брали на службу и посылали на состязания бегунов (pedestrians), боксеров (pugilists) и наездников (jockeys). Это не было способом удовлетворения потребности в сословном представительстве, как у представителей знати стран континентальной Европы, которые посылали так называемых "предшественников”, чтобы занять место для своих паланкинов или карет. Приглашение атлетов для работы было в гораздо большей степени реакцией на неформальное принуждение к трате денег. Для этого такая форма роскоши подходила как нельзя лучше, так как значительно поднимала расходы по содержанию персонала также и в глазах сторонних наблюдателей. Кроме того, она давала возможность для организации соперничества, на исход которого джентльмены (gentlemen) могли заключать друг с другом денежные пари на значительные суммы. Даже не моргнуть глазом, если ставка проиграна, в насквозь пропитанном коммерцией английском обществе являлось признанным способом продемонстрировать себе самому и окружающему миру свою аристократическую дворянскую добродетель — беспристрастность (disinterestedness) и, таким образом, принадлежность к Обществу (Society).  Отчего же блеск Society не изливался на атлетов? То, что они активно занимались своим спортом, разумеется, не могло быть тому причиной, так как скачки и игра в крикет принадлежали к признанным развлечениям (pastimes) аристократии, а бокс признавался как благородный вид самозащиты (noble art of self-defenсе) и с конца XVII столетия даже как замена дуэлям. Также и то, что атлеты в спорте зарабатывали деньги, не задевало их чести, так как о деньгах речь шла и у их признанных как sportsmen работодателей. Нетерпимым между тем являлось то, что жокеи, боксеры, бегуны и профессиональные игроки в крикет не разработали профессионального кодекса чести и при всяком удобном случае, пользуясь тем, что являются главными действующими лицами состязаний, старались обмануть джентльмена. Жокеи, например, давали беговым лошадям стрихнин как допинговое средство, договаривались с противником о результатах и позволяли себя "купить” третьим лицам. Такая коррупционная практика вынудила джентльменов принять меры для регулирования и организации спорта. В боксе в 1740-е годы были приняты так называемые правила Броутона (Broughton Rules), в которых, чтобы уберечь атлетов (или вложенные в тренировки капиталы), предписывалось использовать перчатки с мягкой подкладкой и запрещались удары ниже пояса; кроме того, в них были зафиксированы общие условия состязаний и боксерам запрещалось заключать явные пари на собственные бои. Примерно в это же время, около 1750 года, возник Жокейский клуб как объединение хозяев конюшен беговых лошадей, заводчиков и других имеющих отношение к состязаниям аристократов, которые вскоре издали правила скачек (Rules of Racing) и разработали дифференцированную систему лицензирования для собственников ипподромов, тренеров и жокеев. А с 1787 года столь же аристократический Марилебонский крикетный клуб (Marylebone Cricket Club) потребовал широких полномочий в крикете. Под эгидой этих клубов атлеты стали контролируемыми и дисциплинируемыми наемными работниками у gentlemen sportsmen.

     Викторианская эпоха

   На фоне конъюнктурного застоя в первой половине XIX столетия развитие состязательного движения скорее замедлилось, пока в середине XIX века в спортивную жизнь не вступил выросший в результате индустриализации и урбанизации средний класс (middle class). То, что эти представители гражданских профессий от адвоката до учителя и от генерального директора до служащего теперь претендовали на признание себя джентльменами спортсменами, привело, прежде всего, к качественному росту индустрии соревнований, поскольку их было намного больше, чем аристократов (aristocracy) и джентри (gentry). Если в 1800 году средний класс составлял приблизительно 3 % от населения Англии и Уэльса, то к 1850 году это число увеличилось до 16 %, а к 1900 году — до 30 %. Если знатные джентльменыXVIII века занимались преимущественно скачками, крикетом и боксом, то новопришедшие представители третьего сословия "изобрели” большое число других видов спорта: греблю, плавание, легкую атлетику, гольф, лаун-теннис, борьбу, конькобежный спорт и. т. д. А так как для этого, как правило, требовалось снаряжение и литература с правилами игры, руководства с упражнениями и рекомендации в отношении одежды, занятие спортом предоставляло теперь и среднему классу возможность показного потребления, так же как раньше знати.

   Однако определяющие новшества по сравнению с XVIII веком носили качественный характер. В первую очередь джентльмены буржуазного происхождения рассматривали свой спорт не только как развлечение и возможность для заключения пари или общения, но и как повод к физическим упражнениям. Связанные с этим теории о "здоровом духе в здоровом теле”, о мужественности (manliness) и о "мускулистом христианстве” стали ядром воспитания в называемых Public Schools элитных интернатах, университетах Оксфорда и Кембриджа, а также христианского воспитания молодежи. Вместо спорта (sport) все чаще стали говорить об атлетизме (athleticism), и спортсмен (sportsman) превратился в атлета (athlete), персонажа, которым восхищались не только из-за его пропорционального тела, но и из-за его самодисциплины и благородства (fairness). Cтаринная аристократическая добродетель беспристрастности также высоко ценилась спортсменами среднего класса (middle-class sportsmen). Таким образом, они демонстрировали умение проигрывать и презрение к слишком явному стремлению к успеху. Но и в новых видах спорта, таких как легкая атлетика, плавание и гребля целенаправленная тренировка поначалу не была обычным делом.  Признание этих стандартов, тем не менее, не мешало атлетам из буржуазного среднего класса в другом отношении явно отграничиться от аристократических пионеров спорта. Принципы организации основанных ими органов надзора отличались от старых принципов Жокейского клуба или Марилебонско-го крикетного клуба, несмотря на то, что их достижения по рационализации полностью признавались. Причина заключалась в том, что эти более старые организации продолжали держаться обособленно и набирали своих членов почти исключительно из дворянства. Кандидаты должны были подвергнуться процессу баллотирования, причем одного голоса "против” было достаточно для отклонения кандидатуры. Этот принцип не мог стать определяющим для буржуа. Во-первых, они до сих пор являлись "жертвами” этого механизма обособления; во-вторых, в отличие от большинства аристократов, они в течение всего года жили в городах с их анонимными социальными отношениями и к тому же были слишком многочисленны, чтобы иметь возможность целесообразно применять такого рода ограниченные личным знакомством условия доступа. Поэтому органы надзора буржуазного спорта были социально открыты и управлялись демократично избранным комитетом. Для того чтобы дистанцироваться от аристократических "клубов”, они называли себя "ассоциациями” или "союзами” (например, Ассоциация футбола, Союз регби).  Следующим признаком, который отличал новые органы спортивного надзора от старых, стало выдвинутое буржуазными инициаторами требование для атлетов статуса любителей (amateurs). Таким образом, было подхвачено вошедшее в употребление в 60-е годы XIX в. модное слово, обозначавшее того, кто занимается чем-либо для своего удовольствия, а не ради денег. Без сомнения, уставные параграфы любителей служили также для исключения из соревновательного движения рабочего класса, а некоторые дисциплины, например гребля, еще в 1920 году не допускали участие работников ручного труда. Однако такие предписания составляли исключение, так как большинство органов спортивного надзора уже до 1880 года заменили их классово нейтральными формулировками, запрещавшими всем атлетам зарабатывать на спорте. В данной редакции уставные параграфы любителей были направлены в первую очередь против лиц, чей общественный статус как джентльмена был вне сомнения, но которые тем не менее не подчинялись "правилам игры” буржуазного спорта — дальнейшее дистанцирование от аристократических традиций. Хотя беспристрастность в отношении финансов, как уже говорилось, всегда была частью понимания спорта и у знатных джентльменов, на передний план их ориентированного на демонстративное потребление стиля жизни выдвигались при этом не доходы, а расходы. Свою беспристрастность (disinterestedness) аристократы демонстрировали нанимая бегунов и боксеров, содержа беговых лошадей и проигрывая такие большие суммы, что можно было разориться. Именно этот менталитет, находивший свое выражение в чрезмерных ставках, подвергся нападению поборников буржуазной спортивной морали. Ставки считались недопустимым для буржуа пороком.  Кроме того, идеал любителя сам должен был оказывать влияние на спортивную мораль атлетов из среднего класса. В данном случае функционеры органов надзора целились в мнимых любителей (shamateurs), которые заключали частные договоренности с организаторами соревнований, чтобы гарантировать себе завышенные накладные расходы из-за простоев и уменьшения заработка, и зачастую зарабатывали таким образом больше, чем "честные” профессионалы. В этой ситуации создание формальных классовых барьеров не могло стать надежным средством для поддержания "чистоты” любительского спорта, пустое морализаторство также мало помогало. Примерно в конце XIX века, когда к мнимым любителям присоединились еще и менеджеры индустрии спортивных товаров, все больше спортивных органов надзора решались на новый шаг. Вместо того чтобы, как раньше, проклинать профессиональный спорт, они теперь требовали его признания и институционали-зации —разумеется, под контролем любителей.  Исключение нежелательных членов из низших слоев впредь могло быть достигнуто лишь неформальным образом, посредством повышения членских взносов, цен на спортивные снаряды или "тонких различий” в формах обращения — что по сути не представляло собой ничего нового для разросшейся, пронизанной неформальными отношениями структуры английской спортивной жизни с ее teams и societies студентов и выпускников, сослуживцев, соседей и церковных общин. Поэтому никого не беспокоило, что рабочие практически не участвовали в активном спорте, и, еще менее, что благородные джентльмены проявляли тенденцию к уклонению от любительских видов спорта, в которых доминировали буржуа, и к "изобретению” других, чрезмерно дорогих, его видов.  Изданные органами надзора буржуазного спорта уставы в целом не исключали участия в соревнованиях также и представительниц слабого пола. Препятствиями здесь служили малочисленность, в большинстве случаев ограниченные финансовые возможности и общее суждение относительно того, что "прилично” для леди. Не считая гимнастики (gymnastics) для улучшения осанки и способности к деторождению, дамы активно занимались лаун-теннисом, хоккеем на траве или крокетом, играть в которые можно было и в домашнем саду. Однако за пределами частной сферы их отношение к спортивной мании рубежа столетий было или равнодушным или отрицательным.

     Спорт и спортивный дух вне Англии

 Время на рубеже столетий

    Традиционно скептическими были комментарии по поводу английского спорта со стороны иностранных наблюдателей, так, например, путешественники, посетившие Англию в XVIII —начале XIX вв., негодовали по поводу страсти к ставкам, "жесткого” бокса и "беспорядочного” футбола. То, что эти предубеждения к концу XIX века уступили место всеобщему любопытству и жажде знаний, по крайней мере, в "высших кругах”, было обусловлено тем, что транспортная революция этих десятилетий и связанное с ней расширение коммуникаций способствовали массивному английскому содействию в деле спорта. Теперь на турнирах по лаун-теннису в Уимблдоне, на гребной регате в Хенли или других ставших уже "легендарными” мероприятиях не только присутствовало все больше иностранцев; увеличилось также и число любящих путешествия британцев, которые в Европе и трансатлантических странах выступали как распространители спорта. Если в тридцатые годы XIX века баржи по каналам доставляли в Остэнде, Гавр, Булонь, Кале и Дьепп около 50 000 пассажиров, то в начале 80-х годов их стало уже 250 000, а около 1900 года — полмиллиона. Немалая часть этих туристов, студентов, коммерсантов и техников везли спорт "в багаже”, и во многих случаях они приглашали к участию и местных жителей. Эти в большей или меньшей степени ad hoc организованные спортивные мероприятия проходили в целом точно так же, как и в самой Англии. Участники соревновались в известных дисциплинах, за основу брались правила, установленные английскими органами надзора, а спортивным языком был английский. Однако как только вовлеченные местные жители стали находить в спорте удовольствие, а через некоторое время даже проявлять честолюбие, становилось все более заметно, что "культурное значение” спорта и связанное с этим восприятие себя и другого у иностранных спортсменов отклоняются от английского образца.  Спортивную мораль местных жителей отличали два совершенно "неанглийских” признака: они не находили ничего оскорбительного в том, чтобы принимать в качестве спортивных наград наличные деньги, а также ценные кубки и медали с тем, чтобы при необходимости их продать. И они дали слову рекорд (record) новое значение: если англичане понимали под этим документально подтвержденное достижение, на базе которого можно было рассчитывать шансы по ставкам, то для атлетов в странах-импортерах рекорд являлся высшим достижением, которое следовало превысить.  Такое смещение акцентов было результатом не только незнания новичков и целенаправленной дезинформации, распространяемой британской индустрией спортивных товаров, представители которой в спорте заботились, например, о том, чтобы при переводе правил игр смягчить уставные параграфы для любителей (так как в противном случае они сами, попав в профессионалы, были бы отстранены от участия). Таким же незначительным было влияние на эти отклонения от английского примера и принципиально иной социальной базы спорта; которая в целом носила буржуазный, но иногда и аристократический характер; промышленные рабочие на континенте держались в стороне даже от соккера. Возникновение нового, в некотором отношении "неанглийского” спортивного духа объяснялось скорее тем, что дело, о котором шла речь, развивалось в иных специфических условиях, чем на родине.  К таким условиям в первую очередь относились определенные придворно-милитаристские традиции, не существовавшие или уже отжившие в Англии, которые в некоторых странах-импортерах, особенно в абсолютистских государствах европейского континента, все еще были весьма живы и соединялись с новой спортивной культурой: пристрастие к униформе и медалям, которые победители носили на своем платье как ордена; напоминающий дуэльный обычай "вызова” противника на матч; уважение к корректной (офицерской) посадке у так называемых "наездников” (Herrenreiter), которые в прусской Германии проводили между собой скачки; и, наконец, перевод английского понятия fairness как "рыцарство”. Таким образом, несмотря на отмену перешедших по наследству классовых и сословных различий, спортсмены окружили себя аурой особого благородства.  Кроме того, спортсмены в странах-последователях посвящали себя своему делу с постоянным сознанием того, что речь идет об импортном товаре из Англии, потому что за границей Англия считалась не только первой спортивной нацией, но и пионером индустрии и мировой державой. Честолюбие многих молодых людей в бывших британских колониях, с одной стороны, и честолюбие, развивающихся наций континентальной Европы и Южной Америки — с другой, были нацелены поэтому не только на участие в соревнованиях и достижение установленных мэтрами критериев; они хотели превзойти Англию и выиграть у нее. Вследствие этого характер спортивного соревнования вне Англии как самодостаточного общения был выражен сравнительно не ярко; вместо этого соревнования стали восприниматься как арена для демонстрации национальной силы и трудолюбия. Такое понимание спорта стало определяющим не только для атлетов, но и для представляемых ими различных сообществ: клубов, городов, знатных кругов, придворных обществ, армий и частью свободной, частью официозной общественности.  Такое слияние спорта и национализма возникло не случайно. Так как на фоне развития индустриализации, образования монополий и формирования образа жизни больших городов, всех этих процессов модернизации, которые на рубеже XIX-XX столетий быстро шли вперед и отчасти ушли уже дальше, чем в самой Англии, в спортивной жизни стран-импортеров появились некоторые новые факторы. К таким факторам относился и чисто городской характер соревнований. В то время как в Англии особенно популярные дисциплины, например национальная игра крикет, развивались прежде всего в сельской местности, благодаря чему имели приверженцев даже среди консервативных критиков индустриального общества, спорт в странах-импортерах с самого начала стал феноменом городов, причем больших городов. Различные специфические условия оказывали влияние так же и на предпочтение определенных дисциплин. Если в системе приоритетов английских спортсменов современные технические дисциплины попадали в ранг "далее шли”, то в странах-импортерах они, напротив, вызывали особую симпатию. У французов и итальянцев "национальным спортом” стали велогонки, а в других местах, например в Германии и некоторых южноамериканских странах, высоко ценились мотоспорт и авиаспорт. В отличие от английского образца образ спортсмена определялся здесь такими понятиями как прогресс, скорость и опасность для жизни.  На формирование этого образа оказывал влияние также и ярко выраженный интерес атлетов стран-импортеров к экспериментированию с человеческим телом. Эта особенность в стране зарождения современного спорта тоже не была развита. И не только потому, что, как уже говорилось, многие джентльмены спортсмены отвергали целенаправленную физическую тренировку, но и потому, что Англия не располагала институционально передаваемыми традициями рациональной культуры тела. Во-первых, отсутствовал институт воинской обязанности и связанная с этим привычка широких слоев населения к военной муштре. Во-вторых, гражданская физическая культура, например гимнастика и физкультура, которые с начала XIX столетия распространились на европейском, а вскоре и на североамериканском континенте, в Англии не были широко известны, так как они не популяризировались ни общественным школьным образованием, которое появилось сравнительно поздно и долгое время оставалось неразвитым, ни сочувствующими политическому движению буржуазии союзами. Однако учитывая отчасти весьма медленный темп развития спортивного движения на континенте можно допустить, что названные институты в определенном отношении оказывались одновременно и препятствующими факторами, притягивая финансовые средства и потенциальных активистов, и зачастую становясь трибуной для спортивной критики. Тем не менее они определенно подготовили почву для формирования всеобщего осознания возможности изменения и формирования человеческого тела, так что во многих странах-импортерах с понятием спорта с самого начала связывали такие ценности, как сила, успех и выдержка.  Эту особую расстановку акцентов подчеркивало и то, что современные естественные и практически ориентированные общественные науки ко времени первоначального распространения спорта на континенте были более развиты, чем на его "родине”. В то время как в Англии считающиеся главными любителями соревнований студенты университетов Оксфорда и Кембриджа, посвящали себя большей частью гуманитарным исследованиям, преимущественно древних языков, в странах-импортерах очень многие университетские спортсмены занимались современными естественными и общественными науками. Как установил в своем новейшем исследовании Джон Хоберман, для создания образа фигуры атлета это было важно в том отношении, что некоторые из будущих медиков, химиков, клинических психологов и физиологов труда в сотрудничестве с ведущими исследователями ставили опыты над собой. Они производили антропометрические, эргографические и электрокардиографические измерения, рентгеновские исследования, химические и микроскопические анализы мочи и выдыхаемого воздуха, упражнялись с гантелями и эспандерами, пробовали сами себя гипнотизировать и экспериментировали с наркотиками, такими как бренди, кофеин, стрихнин и кокаин. Сегодня известно, что большинство из этих методов имели сомнительную ценность, и что зафиксированное в то время улучшение результатов отражало легкий выигрыш новичка у мастерства и опыта; так как большинство выдающихся атлетов из стран-импортеров посвящали регулярным тренировкам лишь несколько недель в год. Но такого опыта еще не было, и атлетам, по своему социальному положению — упитанным сыновьям аристократов и буржуа без физических дефектов — удавалось таким образом стилизовать себя под элиту на службе "человеческой расе”. "Мы ничего не знаем, и это мы должны сегодня признать, — заявлял, например, легкоатлет и спортивный деятель Карл Дим в 1913 году на одном из мероприятий Немецкого союза молодежи —мы знаем только, что наше представление как жителей больших городов о границах человеческих возможностей определенно неправильно”. В дополнение он процитировал врача Рене дю Буа-Раймонд (сына знаменитого отца), который отказывал своим коллегам в компетентности в области изучения влияния физических нагрузок и призывал спортсмена, слушаться "только одного голоса” — "того, который он слышит в своем теле”.  Пропагандируя применение полученных таким образом знаний в системе народного образования, армии и кадровых службах частных хозяйств, некоторые из этих молодых ученых (представителей естественных и общественных наук) одновременно пытались ускорить рост своей профессиональной карьеры. Через взаимодействие "тела и духа” спортивные тренировки вносят свой вклад в формирование "характера”, "воли” и "личности”, и, таким образом, способствуют достижению "высоких целей позитивной народной и расовой гигиены”, гласил, например, один из аргументов представленной в Галле в 1908 году диссертации по медицине легкоатлета, а позднее спортивного и военного врача Артура Мальвитца. В Германии такая стратегия профессионализации уже в 1914 году привела к образованию науки о спорте как самостоятельной научной дисциплины.

   Возникший, таким образом, образ атлета или спортсмена как некоего использующего резервы собственной силы и энергии "сверхчеловека”, быстро популяризировался, благодаря тому, что победное шествие спорта происходило одновременно с прорывом в развитии современных средств массовой информации. Рекламные плакаты, глянцевые иллюстрированные журналы (в Германии, например, "Шпорт им Бильд” ("Sport im Bild”) и "Шпорт унд Салон” ("Sport und Salon”)), а вскоре и "живые картинки” кинематографа способствовали небывалому росту авторитета атлетов, а некоторые профессиональные велогонщики, в первую очередь победители изнуряющих гонок на большие расстояния или шестидневных гонок вскоре обрели ареол кинозвезд.   Подводя промежуточный итог, можно зафиксировать следующее: спортсмен или атлет "родился” в Англии в XVIII-XIX столетиях и в ходе распространения спорта по всему миру сделался воплощением во всех отношениях современной "личности”. Это преображение, в котором атлеты целенаправленно участвовали как "создатели собственного образа” (Ален Эренберг), уже перед Первой мировой войной достигло такого прогресса, что уже можно было распознать контуры ориентированного одновременно на достижения и на потребление успешного человека нашего времени. Однако этому образу не суждено было сохраниться надолго. Первая мировая война придала фигуре спортсмена новые особенности.

                                         Перевод с немецкого Людмилы Кортуновой